Престъпниците в бели престилки дебнеха, два месеца и изчакаха момента да бламират Москов, при това косвено. Всеки, който е бил в болница, знае за какво става дума и ясно си дава сметка, че тези хора отдавна са забравили Хипократовата клетва.
Пациентите не ги интересуват, а единсветно ги интересуват парите от нещастните болни. Видяха , че кранчето се затваря и надигнаха глава.
Мили хора, спрете лекарската мафия.

Огромна стратегическа грешка на г-н Радан Кънев, беше настоятелното искане за сключване на Коалиационно споразумение и с "Патриотичният Фронт".

Вероятно е гледал пет минути ТВ "СКАТ", знаел е, кой е Велизар Енчев и Слави Бинев.
За съжаление в тази държава всичко се повтаря до затъпяване...

Мисли

Преди бяха малоумниците от "Атака", сега са кретените от "Патриотичния Фронт". Спасение няма. Простотията е голяма.

Лето, 1973 - Преди да вляза във ВИТИЗ 

Така излязох от ВИТИЗ

Така излязох от ВИТИЗ

Представяне на книгата "Киномимикрия или лицата на Янус" на Малка сцена в Народен Театър "Иван Вазов"

Животът е компот. Стар, вкиснат компот, забравен на някой висок рафт. Нямам предвид оня стар анекдот, доста елемнтарен и просташки. Не бих започнал така, ако в последно време не се сещах често за Гомбрович. Животът е най-големия абсурд.

Какво е животът? Изящен струнен квартет? Прекалено красиво и трудно за изпълнение

По-скоро фуга за два гласа? Прекалено монотонно за неистовия хаос в този свят.

Най-вероятно средновековно готическо песнопение, изпълнявано в солов човешки глас.

Един единствен човешки глас в непрогледен космически мрак и студ.

И всеки крещи ужасната си болка, за да достигне до някой друг, да я прехвърли на плещите на друго страдащо човешко същество.

Надеждата? Тя е присъща на човека. Тя е неговата прокоба, държаща го в клещите на живота. Надеждата, че утрешния сняг ще покрие с белоснежна пелена черната земя и всичко ще бъде като в приказка. След два дена снега е сив, после почва да се топи и се превръща в кал. Всичко е тленно. До следващия сняг.

Илюзия и мит в перманентна революция. Не може да се изхвърля каймака на млякото, само зощото е прекалено калоричен. Пресеченото мляко е по-безвкусно от изварата.

Уморота? Тя е синоним на отчаянието. И на слабостта. Не се чувствам уморен, нито отчаян, нито слаб. Опитвам се да живея красиво, не в кула от слонова кост, на тези географски ширини това е почти невъзможно, но имам своето бягство пред белия лист.

Ще бъда безкрайно откровен. Не живея в илюзорен свят и не бих желал да се залъгвам с илюзии. Ясно си давам сметка кой съм и какво правя. Да си наясно със себе си, това значи да си наясно с другите и да предпочиташ диалога с живота пред монолога. И мисля, че всеки по-достоен интелектуалец от мен трябва да си избере ролята на шамана, с който да се съобразяват вождовете и пред който да трепери на племето.

В тези няколко текста, решени в диалог, своеобразен роман от няколко привидно независими части, съм се опитал да разкажа истории и да споделя мисли за така познатия ни живот. И за да не бъда просто фотограф, само сменяш ракурсите, на една и съща история, на една и съща снимка, аз съм се опитал да разказвам за този живот от височина един метър над земята. Затова освен понякога документална конкретност ще откриете много недоизказани алюзии, метафори, отпратки, които добре гарнирани, се опитвам да предоставя на вниманието Ви. Разказ за един живот, който като Кантус фирмус върви към естествения си край. Живот, който не е илюзорен, и всички които сте тука и поне малко ме познавате, знаете, че мой морален дълг е да му се противопоставям.

Впрочем вино, вино дайте! Светът е много древен.

Благодаря Ви искрено!

Благодаря на Елка Константинова, Благодаря на Стефан Данаилов, на Ники Ламбрев, на Руси Чанев и Мишо Петров, които четяха текстовете в ръкопис и ми даваха сили и надежда.

Благодаря на всички, с помощта на които я има тази книга.

А сега, наистина вече, вино, вино, дайте!                         

Критика за "Киномимикрия" на Руски език

         Проза для игры и сопреживания

Превращенный в прозрачную марионетку, с постоянным чувством незащищенности самых человеческих мислей и стенаний души от богоизбранных, человек чувствует себя всегда как лягушку на столе дисекции.

Это выражение спокойно может стать темой конкурса ессе и с которого я бы мог взять зоголовок своего текста. Если бы я хотел быть предельно верен автору “лягушка на столе дисекции”. Не скрою, что я дважды прочетал романа Николая Ламбринова “Киномимикрия или лица Януса”. Уверенно называю эту книгу романом, хотя более поверхностные читатели быстро воспримут этот томик как сборник рассказов, а ищущие в литературе  только захватывающий сюжет, с отвращениемя гримасой отбросят. Это потомучто массовый читатель отвык от усилия, потерял возбуждающее желание включиться в предлагаемой белетристом сложную игру, залог в которй является наша жалкая  и возвишеная жизнь.

  Мы приглашены проникнуть в потоке сознания запутавшегося, потеревшего свои илюзии современного интелектуальца, который всю жизнь подкармливал свое воображение в преврощающимися в его сущности цитатами любимых фильмов,  театральных представлений и книг. Он существует не столько заботами о насущном,  сколько с предизвикательствами бессмертных личностей, которые поселились в его  надсознание. Даже и теперь,  на пороге бешенства, когда светая светых интимной жизни не сохранила его от ураганов времени, он не перестает спорить с бесмертным автором “Князя” Николо Макиавели,рыскает из сновидений хитроумного Одиссея, проводит свой процес против поджигателя Херостата и без колебания, сталкивает Казанова с Фуше.

“Конец игры” Бекета в воображении автора встречается с его собственным чутьем Апокалипсиса.

Ему неистово хочется чтобы был похож на Бельмондо из фильма “До последнего вздоха” или на Полья Ньюмана из “Наглого Люка”, его психика перенапряжена из-за “Молчание” Бергмана, а боль по ухадящей красоте неизменно отводит до илюзорной “Лужайкой с дикими ягадами”.

Когда  я читаю эту буквально компрессированную в ожидании взрыва прозу, в моем воображением вырисовываются неназванные собеседники Ламбринова, которые являются своеобразными образцами его и моей жизни. Я вижу дерезкий бунт молодого человека, околдованного “чешким фильмовым чудом” и “французкой новой волной”, посланиями Пиранделло и Сартра, потом приходит зловещее проникновение в пустыню безвремия, пробуждение среди тоталитарного одиночество вместе с Камю и Бергманом, желание противопоставиться, прожить жизнь как в кино, оградиться от жестокости в крепости дома, но стены, воздвигнутого тобой укрепления, рушатся, ты становишься более ранимым, все больше увеличивается пропасть между покалениями, даже родные дети тебя не понимают. И вдруг грянули перемены/перестройка/. Опьянение невероятно, представляешь себе, что можешь запрягнуть  весь накопленный опыт, ты писатель превратиться в практиком, который внести вклад для созревания свободи.

Поразительно умение Ламбринова только  несколькими щрихами проникнуть в трагедию болгарского “потеряного поколения”, тех, которые пережили лучшие свои годы в лапах диктатуры, а потом оказались в капкан безвремия. Прозрения не звучат назидательно, ни сыпятся как затяжную похоронную песню, герой на сцене одновременно устремленным к высотам духовного совершенства и непрерывно срываемым оттуда грубыми ударами. Он трагикомический Арлекин, который  получает пощечины, но и Гамлет, продолжающий задават свои неудобные вопросы несмотря на  непробиваемость обкружения. Белетрист подносит нам не только урок современной чувствительности но и показное упражнение по оркестрации стилей. На одно мгновение рассказ приобретает задыхавшийся ритм суспенса, потом нас разведряет исторические водевиль выскакивают марионетки, которые превоплащаются то в знаковые личности- прошлого,  то в современные  антигерои. Нас обливают речевые потоки, в которых доловливаем и каркание улицы и просветленную иронию,  прошедшего через круги ада возбужденное творческое сознание. Совсем нормально, что пока человек читает эту многогласную поэму о безднах современной жизни, вспомнить  о великом фильме Боба Фоса “Ах, этот джаз”.

Николай Ламбринов успел языком слова пересоздадть то, что создател “Кабаре” и “Лени” подносит нам языком танца и песни. Естествено огромное влияние и значение здесь имеет киноматографическая культура прозаика, которая дополнительно оказывает  влияние для поэтики монтажа в его текстах. Он одновременно режисер, оператор, сценарист и декоратор своей “человеческой комедиеи”, в которой проявляются все страхи, надежды и разочарования мыслящего современника.     

                                                                        

Георгий Цанков

                                                                Газета “Азбуки”

Критика за "Киномимикрия" на Руски език

Роман  “Киномимикрия или лица Януса” Николая Лмбринова явлется романом  с продолжением из-за обединяющего присуствия одного и того же главного героя-откровенного до порнографии циничного, перевозбужденного, потайного, обладающего немного больше, чем два лица. Я бы назвала этот роман “противоестественным” из-за  образа, которого шествует внутри, громит, разрушает, расчищает и создает свои миры и идеалы, разрывает чужие маски или  же тяжело дышает за своей. Нечего скрывать, герой Николая это  часто самого его – хорошо знакомый нам экзальтированный тип, каторый за предизвикательным и неестественным поведением, между драмой  и пижонством, громких стенаний и печальных прокламаций проталкивает свое слишком уникальное чувство юмора. Оно не унижает, но воняет. Не знаю  таков ли на самом деле герой нашего времени, но време поистине утомительно смешно.

В ним за любой драмой заложена бомба, улыбка, а перед каждой улыбкой заложена прозрачная слеза. Поэтому может быть герой все не может найти себе место на страницах пукает, рывает, жрет, бунтуется, пойманным в тесноте, театрально рвет усмирительную рубашку, чтобы показать свои генеталии миру как ексхибиционист. Да, некоторые писатели борятся с демонами, а другие подкармливают их. После этого, этот герой- писатель ищет нащупать наши слабые места, а вот в этом деле он мастер, особенно когда захочет засыпать наши раны своим ядом. Но он так удивительно хорошо оживляет нашу имунную систему, так имунизирует хорошо премеренными дозами, что мы задумываемся, есть ли более хороший способ профилактики для опасных масовых заболеваний.

Я всегда удивлялась, читая на очередном конкурсе о первой книге, почему нет конкурса о последной книге. Книгу, в которую как в последнее слова осужденного кто-то вложил все, что хотел нам сказать, всем талантом и страстью, на которых он способен. Потом выкурить последную сигарету смертника, потом порадоваться своему неестественно возросшему либидо, которое проявляется и демонстрируется при обреченных умереть с петлей на шеи. И наконец умолчать, важничая, свое последнее желание, изповедуя до того так охотно всю свою жизнь. Не так многочислены писатели, которые пишут как будто лебединную песню и усилия, которые они вкладывают, енергия, вложенная в такое написание, просто не может быть обычной. Даже, если приговор был справедливым, а ето совсем не ясно, время покажет.

                                                                                                       Пенка Монова

                                                                                                       Газета “Культура”